Утром 8 августа 1956 года Антонио спустился в угольную шахту Буа-дю-Казье с теми же чувствами, с какими тысячи других итальянских рабочих ежедневно спускались в эти бельгийские копи. Ничего приятного от очередного дня в километре под землей, в темных затхлых туннелях и угольной пыли ждать не приходилось, но и отказаться от работы он не мог. Антонио заталкивал наполненные углем вагонетки в подъемную клеть — затем они ехали вверх, а он оставался внизу. Все шло как обычно, но в 8.10 из-за одной ошибки началась цепная реакция, закончившаяся трагедией. Эта крупнейшая промышленная катастрофа в истории Бельгии убила 262 человека и повлияла на формирование будущего Евросоюза. Среди погибших был, судя по всему, и беларус. Рассказываем об этом событии, случившемся 69 лет назад в сердце послевоенной Европы.
Послевоенный бартер
Шахта Буа-дю-Казье (Bois du Cazier — с французского «Лес Казье», по фамилии бывшего владельца земли) была типичным предприятием Валлонии — южной части Бельгии и ее угольного «сердца». Она располагалась в селении Марсинель — теперь это окраина города Шарлеруа. Добычу угля здесь начали еще в 1822 году по королевскому указу, и за полтора века шахта превратилась в одну из самых производительных в стране. К 1955 году здесь было два добывающих ствола глубиной 765 и 1035 метров, строился третий, производилось 170 557 тонн угля в год, трудились 779 рабочих.
При этом огромную часть персонала составляли иностранцы — в основном итальянцы. В начале 1950-х каждый четвертый шахтер в бельгийских копях был приезжим из Италии. Как так вышло?
Послевоенная Бельгия нуждалась в угле для восстановления экономики, но своих шахтеров катастрофически не хватало. Бельгийцы не очень-то хотели этим заниматься: работа была тяжелой, опасной, а зарплата вовсе не большой. «Лишь бы не в шахту», — говорили они.
В 1939-м на бельгийских шахтах работало около 130 тысяч человек, в 1945-м — лишь около 100 тысяч, тогда как надо было даже больше, чем раньше. При этом около 45 тысяч на тот момент составляли немецкие военнопленные, которых вскоре отправили домой (кстати, во время войны в шахтах тоже работало много военнопленных — но тогда советских).
Правительству, желавшему оживить экономику, пришлось быстро найти новый источник трудовых ресурсов — им стали иностранные рабочие. Очевидным выбором были итальянцы. В разоренной войной Италии незадействованной рабочей силы было особенно много, безработица достигала двух миллионов человек, еще два миллиона были заняты неполный день. Особенно тяжело приходилось бедной и менее развитой южной части страны, где люди чуть ли не голодали и готовы были ехать на заработки куда угодно.
23 июня 1946 года в Риме итальянский премьер Альчиде де Гаспери и его бельгийский коллега Ахилл ван Аккер подписали соглашение, которое получило название «люди за уголь». Италия обязалась направлять рабочую силу — по 2000 человек каждую неделю, Бельгия взамен — поставлять уголь по льготным ценам в объеме 2−3 млн тонн в год: по 200 кг в день на каждого итальянца, который спустился в шахты.
Из нищеты — в ад
Итальянские власти завлекали людей как могли, расписывая в объявлениях сплошные выгоды: зарплаты, как у бельгийцев, семейные пособия, профессиональное обучение, достойные жилищные условия, бесплатные железнодорожные билеты. Многие поверили, хотя подробные условия не были опубликованы ни одной из сторон.
Соглашение заключалось сперва на пять лет (но потом продлевалось) и предусматривало направление 50 тысяч человек — а приехало даже больше. С 1946 по 1949 год в Бельгию прибыли 77 тысяч итальянцев, а к 1956 году — уже 140 тысяч: сами рабочие, их жены и дети. В 1945 году в стране было 2,2 тысячи итальянских шахтеров, а спустя десять лет — 45,6 тысячи. Только в бассейне Шарлеруа в 1950-х в 20 горнодобывающих компаниях работало около 25 тысяч человек, половина из которых были итальянцами.
Однако по приезде люди обнаруживали, что реальность очень далека от рекламы. Они с удивлением узнавали, что им придется погружаться на километровую глубину в часто старые, построенные еще в XIX веке шахты. Некоторые, увидев условия труда, отказывались возвращаться на рабочие места — в таком случае их арестовывали и депортировали за нарушение условий пребывания. Но большинство вынуждены были смириться, не имея выбора.
«Там [в Италии] мы умирали от голода. Делать было нечего. Куда бы вы пошли искать работу на Сицилии, в Калабрии, в Абруццо? Вы бы умерли от голода, и единственной альтернативой было уехать», — объяснял Нунцио, бывший шахтер, для книги журналиста Паоло Ди Стефано «Катастрофа», вышедшей в 2011 году. — «Боялись ли мы? Да, очень. Но что мы могли сделать в нашей деревне? Мой отец работал на битумной шахте в Манопелло, умер от силикоза (разрушение легких от вдыхаемой пыли. — Прим. ред.). Но когда появились американские нефтепродукты, шахту закрыли, а нас всех отправили в Бельгию».
Итальянцев распределяли по разным частям страны, селили в ангарах из гофрированного металла и бараках, где раньше жили военнопленные. Нередко это больше напоминало концлагеря, чем рабочие поселки.
«Зимой мы умирали от холода, а летом задыхались. Но нам приходилось довольствоваться жизнью и не жаловаться. Мы знали людей, которые спали в кроличьих норах или со свиньями. Мы жили в лачугах и спали без простыней, только под одеялом, посреди всей этой химии и грязи. Ночью кто-то разговаривал во сне: „Я хочу домой, лучше пойду пасти коров“», — вспоминал еще один бывший шахтер Микеле Руссо.
В 1951 году в Марсинеле побывал журналист Нандо Сампьетро. Впоследствии он описывал, как пятеро шахтеров жили в одной комнатушке: «Казалось, они дрались за воздух. Пять кроватей, пять рубашек, висящих на сушке, десять носков на натянутой веревке».
Примерно через год после начала программы бельгийские власти разрешили мигрантам перевезти своих жен и детей (тогда в Европе еще не существовало свободы передвижения по разным странам, как сегодня). Но даже семейным шахтерам добиться жилья получше было очень сложно. А найти комнату в аренду самим — нереально. Практически во всех объявлениях говорилось: «Никаких детей, животных и иностранцев». В итоге часть женщин с детьми возвращались обратно на родину и годами жили отдельно от мужей. Другие оставались в тех же хижинах и бараках, рискуя своим здоровьем.
«В лагерях и бараках дети быстро заболевают. В некоторых нет даже воды, чтобы помыться. Они играют в мусоре и дышат затхлым воздухом шахты. Они растут в тяжелой атмосфере, среди трагических историй, день за днем, среди слез и споров», — писал Сампьетро.
«Моя жена приехала через четыре месяца после меня, в 1953 году. Мы жили в жалких жестяных лачугах, вода капала нам на головы, и мы могли умереть [от удушья], если газовый обогреватель гас, — рассказывал Нунцио. — В те времена, увидев нас, люди называли нас „грязными макаронниками“ и похитителями сэндвичей, утверждая, что мы воруем их хлеб. Нельзя было вечерком сесть на поезд и поехать в Брюссель или Ватерлоо, потому что полиция остановила бы тебя и посадила бы в тюрьму».
Итальянцы в основном не знали французского, а некоторые даже и итальянского, говоря лишь на родном диалекте. Об их интеграции в бельгийском обществе никто не заботился.
«С итальянцами обращались плохо. Они [бельгийцы] не хотели видеть нас здесь. Они этого не скрывали. Знаете, что они писали над вывесками в барах и ресторанах? „Собакам и итальянцам вход воспрещен“. Представьте себе такое? Мы были ничем не лучше собак. Мой отец говорил нам не смотреть на вывески. Но мы все понимали», — вспоминала Сарина Ди Мартино, которая в 1956-м была восьмилетней дочерью шахтера в Шарлеруа, одна из 11 детей в семье.
У приехавших обычно не было подготовки для опасной работы, и никто толком не собирался их этому обучать. Из-за низкой квалификации обещанные «равные с бельгийскими шахтерами» зарплаты оказались также на самом низком уровне. Чтобы получить хоть немного больше, итальянцы усиленно старались дать максимальную выработку.
Тяжелые условия труда (темнота, жара, влажность, грохот, угольная пыль, антисанитария), спешка, усталость, недомогания приводили к большому количеству несчастных случаев. Только с 1946 по 1955 годы в авариях в бельгийских шахтах погибли более 740 человек, в том числе около 500 итальянцев. Еще многих подкосили травмы и болезни легких от вдыхаемой пыли. Но нужда в стабильной работе все равно заставляла шахтеров спускаться в забой. К слову, под землей у них даже не было имен — их учитывали по номерам. Они были выбиты на жетонах, которые, входя в шахту, рабочие меняли на фонарь. Когда кто-то увольнялся или умирал, номер переходил новому сотруднику.
Шахта Буа-дю-Казье, построенная давно, была не лучше других. То, что случилось 8 августа 1956 года, можно скорее назвать закономерностью, чем случайностью. И все же трагедии таких масштабов не ожидал никто.
Смертельный забой
Утро 8 августа 1956-го дня было солнечным, но на глубине 975 метров Антонио Янетта, которого мы вспоминали в самом начале текста, этого не видел. Он выполнял привычную операцию — загружал вагонетки с углем в подъемную клеть. Шахтеры работали в обычном режиме, всего на смену в семь утра заступили 275 человек.
В 8.10 Антонио, притянув очередную вагонетку, попытался закатить ее в клеть, но возникла помеха: груженая тележка не смогла вытолкнуть из клети в противоположную сторону пустую, потому что у той заклинил механизм блокировки колес, необходимый при подъеме. В итоге обе вагонетки застряли, выступая за края клети. Антонио обошел подъемник, чтобы разблокировать колеса пустой тележки. Он не волновался, ведь лифт не должен был поехать, пока он не даст сигнал через специальный колокол, что все в порядке.
Однако из-за нечеткой организации управления подъемником между разными уровнями возникло недоразумение, и оператор на поверхности, не зная о проблеме и думая, что имеет «зеленый свет», в этот момент запустил механизм.
Лифт перед Антонио резко пошел вверх. Торчащие из клети вагонетки резко ударили по несущей металлической балке, и та пробила проходящую по шахте трубу маслопровода гидравлического механизма подъемника, а также трубу, подававшую сжатый воздух к инструментам внизу, разорвала два электрических кабеля и телефонный провод для связи с поверхностью.
Это было наихудшее сочетание. Искра от разорванных кабелей воспламенила брызнувшее масло. Огонь, подпитываемый 850 литрами масла в трубе и поддуваемый сжатым воздухом, распространился с огромной скоростью, пожирая опоры шахтных галерей и прочие конструкции, которые почти все были деревянными — даже аварийные двери.
Огнетушителей у шахтеров не было, как и противогазов. Заблокированный подъемник больше не действовал и не мог вытащить их с километровой глубины. Передать наверх информацию о случившемся они тоже не могли, так как был перебит провод связи.
Но еще работал второй лифт в параллельном тоннеле. На нем наверх успел подняться Антонио Янетта, чтобы сообщить, что случилось. «Это моя вина», — сказал он, шокированный, выйдя из шахты в 8.25. Вслед за ним поднялись еще шестеро человек, окруженных густым черным дымом.
Остальные работали вдали от подъемников и почти мгновенно оказались в ловушке на глубине. Их коллеги сверху еще пытались спускаться в тоннели, но второй подъемник работал плохо, а вскоре огонь охватил и его шахту.
Рабочие пытались бежать, многие спускались на нижние уровни, логично полагая, что пожар и дым будут идти вверх. Даже лошади, которые использовались в шахтах, оборвали веревки и бросились подальше, в тупики. Но стволы подъемников были одновременно и вентканалами, по которым в шахты поступал воздух. Едкий дым, распространяясь по ним, стремительно заполнял коридоры от верхних до нижних уровней, превращая шахту в газовую камеру. И угарный газ быстро сделал свое дело.
Пытка надеждой
В то утро восьмилетняя Сарина Ди Мартино, проснувшись, с удивлением увидела, что ее отец Франческо собрал старших детей за столом. Он вырезал крест на буханке хлеба и заставил всех молиться. А затем заплакал. «Он сказал нам, что случилось что-то ужасное с людьми в Марсинеле. Его горе очень напугало нас. Мы никогда не видели, чтобы наш отец рыдал». Франческо знал, что в ту смену в шахте было много его друзей, некоторые — из его родного городка на Сицилии, и понимал, что вряд ли увидит их снова.
Известие о катастрофе разлетелось мгновенно. У ворот шахты вскоре собрался весь Марсинель. Жены, матери, дети шахтеров отчаянно цеплялись за ограждение в ожидании новостей.
Развернулась крупная спасательная операция с участием самих шахтеров, волонтеров, военных, Красного Креста. В тот день из шахты достали еще шесть выживших. Вскоре на помощь местным прибыли бригады из Франции и Германии. Целых 15 дней спасатели боролись с огнем, надеясь найти выживших в дальних коридорах. Каждый час мучительного ожидания освещала пресса, радио и зарождавшееся телевидение, за трагедией под Шарлеруа следила вся Европа.
Еще одна восьмилетняя девочка Лорис Пикколо до последнего надеялась снова увидеть своего отца Чиро, который работал в самом глубоком коридоре в 1035 метрах под землей, когда вспыхнул пожар. Но до этого уровня спасатели смогли добраться только 23 августа. Когда они вернулись наверх, собравшиеся услышали по-итальянски вердикт, которого все боялись: «Tutti cadaveri!» — «Все трупы».
Погибли 262 человека — все, кроме 13, спасшихся в первый день. Отцов потеряли 417 детей. Тело Чиро Пикколо нашли только спустя месяц после трагедии, а чтобы достать все останки, потребовалось четыре месяца (одно из тел нашли и вовсе в следующем году). Почерневшие, вздувшиеся, обезображенные тела шахтеров не могли опознать даже бывшие коллеги, которые при жизни видели их каждый день.
В нынешнем музее на месте шахты Буа-дю-Казье рассказывают о жутких подземных находках: братья, умершие, держась за руки, записки с именами, которые гибнущие прикрепляли к себе в надежде быть хотя бы опознанными, и записная книжка одного из шахтеров. Он успел написать: «Я сделал все, чтобы выбраться из этого ада. Но газ идет отовсюду. Я начинаю задыхаться. Мои товарищи уже упали на землю, сейчас восемь десять. Я чувствую, что умираю».
Мартин из Барановичей
Больше половины жертв — 136 человек — были итальянцами. Трагедию обостряло то, что многие из них родом из одних и тех же районов и селений — они уезжали из Италии целыми группами и так же устраивались в Бельгии. Самый большой удар понесла деревня Манопелло в регионе Абруццо к востоку от Рима — родина вышеупомянутого Нунцио, где закрылись свои битумные шахты. В катастрофе в Буа-де-Казье погибли 22 ее уроженца. Похожей была ситуация в ряде других деревень Калабрии, Сицилии и юга Италии, вдовы и дети шахтеров оставались в нищете без кормильцев.
Среди тех, кто скончался в шахте, также были 95 бельгийцев и представители еще десятка национальностей.
«Восемь поляков, шесть греков, пять немцев, пять французов (включая трех из Алжира), трое венгров, один британец, один голландец, один русский и один украинец», — говорится во всех статьях о катастрофе.
Но мы проверили официальный список жертв.
«IWANOW Martin, à Baranovitchy — Russe», — так в нем записан один из погибших.
Можно полагать, что «Мартин Иванов из Барановичей» был, скорее всего, все же беларусом, а не «русским», как тогда по обыкновению записывали за границей уроженцев Российской империи и СССР.
Несостоявшееся правосудие
После катастрофы началось следствие, которое оказалось не меньшим скандалом. Было создано три различных комиссии, включая правительственную комиссию по расследованию с участием представителей Европейского объединения угля и стали. Она работала целый год, но пыталась искать лишь виновных в конкретном происшествии, не желая разбираться в системных проблемах.
Дискриминировали ли власти иностранных шахтеров, нормальными ли были условия их трудоустройства и подготовка? Была ли шахта безопасной? Почему утром 8 августа на шахте отсутствовало начальство и прибыло не сразу? Почему не было системы водяного пожаротушения в тоннелях? Почему не хватало воды для пожарных, плохо обслуживалось спасательное оборудование? Эти и многие другие важные вопросы так и остались без ответа. Даже участники комиссии признавали никчемность результатов: «Это все равно что утверждать, будто нож убийцы — причина убийства».
Почему так вышло? Как отмечали исследователи, власти боялись задавать неудобные вопросы. На кону были энергетическая политика страны, социальная стабильность. Проще было объявить кого-то виноватым, чем признать провал всей системы.
Вместе с тем было начато и уголовное дело, ключевым свидетелем стал тот самый Антонио Янетта, который «неправильно поставил вагонетку» (свалить вину на него за катастрофу, как видно, не удалось, и он оставался единственным, кто хорошо знал, что произошло в тот день на глубине 975 м). Застенчивый и пугливый рабочий, едва говоривший по-французски, несколько раз менял показания, а в ноябре получил от бельгийских властей разрешение на поездку в Канаду — и так и остался там, вероятно, опасаясь травли. К слову, он, похоже, всю жизнь не мог избавиться от чувства вины. Спустя 20 лет Янетта впервые дал интервью бельгийскому телевидению, все еще говорил на своем диалекте, заикался и плакал. Умер он в 2012 году.
1 октября 1959 года суд оправдал всех пятерых обвиняемых менеджеров шахты, сочтя случившееся «непреднамеренной ошибкой». Люди были возмущены, шахтеры уходили на массовые забастовки в знак протеста. В конце концов после апелляций, в 1961 году, один человек был осужден — инженер Адольф Каликис, занимавший должность управляющего по угольным работам. По статье о непреднамеренном убийстве он получил шесть месяцев лишения свободы условно и штраф 2000 бельгийских франков — менее 500 евро на сегодняшние деньги. Впрочем, Каликис в день трагедии сам рисковал жизнью, пытаясь спасти людей.
Родным погибших пришлось восемь лет добиваться компенсаций, но получили они всего лишь по 5000 франков на семью.
Европейские последствия
Итальянское правительство отреагировало на катастрофу сразу же, приостановив, а затем и разорвав соглашение «люди за уголь». Правда, Бельгия вскоре нашла новые источники рабочей силы и подписала соглашения с Испанией и Грецией, а позже инициировала массовую миграцию также из Турции и Марокко. Но условия к тому времени изменились.
Уже в сентябре 1956 года Бельгия создала Комиссию по безопасности шахт, которой было поручено контролировать процедуры безопасности и разрабатывать новые правила. Впервые бельгийским шахтерам стали выдавать противогазы, улучшилась система их подготовки, а для итальянских рабочих начали вводиться меры по интеграции.
Намного важнее оказались политические последствия. И Бельгия, и Италия входили в Европейское объединение угля и стали (ЕОУС) — созданную в 1951 году организацию, из которой позже вырос Евросоюз. Трагедия стала первым серьезным испытанием для молодого объединения.
Обычно промышленные катастрофы остаются внутренним делом. Но эта затронула сразу несколько стран — и оказалось, что необходимы европейские, а не национальные решения. Итальянские, французские и бельгийские профсоюзы и общественность требовали от союза вмешаться в расследование, действовать активнее: раз уж создан общий рынок угля и стали, то надо и сообща заботиться о безопасности тех, кто их добывает.
Под этим давлением уже через месяц Совет ЕОУС решил созвать первую в истории Европы межправительственную конференцию по безопасности в угольных шахтах. Она прошла 4−7 февраля 1957 года в Люксембурге, в ней участвовали все страны ЕОУС плюс Великобритания и Международная организация труда.
Итогом стал список из сотен рекомендаций по технической безопасности, аварийно-спасательным операциям, условиям труда шахтеров. Главное — впервые была создана Постоянная комиссия по безопасности в шахтах, которая занялась регуляциями на европейском уровне (она просуществует до 2003 года и станет моделью для множества европейских агентств по промышленной безопасности). Также была подписана Европейская конвенция о социальном обеспечении трудящихся-мигрантов.
Не все планы по итогам конференции были воплощены, но техническая сторона горнодобывающей промышленности изменилась кардинально. К 1968 году почти все страны ЕОУС внедрили новые стандарты защиты электрических кабелей, предотвращения пожаров и газовых взрывов, улучшения вентиляции — те самые меры, которые могли бы предотвратить трагедию в Марсинеле. Шахты стали намного безопаснее.
Парадоксально, но катастрофа, которая поссорила Бельгию и Италию, в итоге ускорила европейскую интеграцию, показав, что некоторые вызовы слишком велики для отдельных стран. Этот урок пригодился при расширении общего рынка, а позже и создании Евросоюза. Так ценой сотен жизней Марсинель изменил Европу.
Память
Шахта Буа-дю-Казье снова заработала на полную мощность спустя восемь месяцев после трагедии. В 1961-м компания была ликвидирована, потом производство частично возобновилось в 1963-м и прекратилось окончательно в 1967-м. В 1990 году по настоянию шахтеров объект признали историческим памятником. Правительство Италии выбрало 8 августа Национальным днем жертв итальянских трудящихся за рубежом.
В 2002 году благодаря финансированию ЕС на месте шахты открыли музей и мемориал. Там среди прочего можно увидеть оригинальные угольные вагонетки, генераторы и прочие машины, интерьеры раздевалок и душевых шахтеров, воссозданную контрольную комнату и подъемник — как тот, с которого все началось. А еще там есть мемориал с именами и портретами всех 262 жертв — включая Мартина Иванова из Барановичей.
Ежегодно 8 августа в 8.10 в Буа-дю-Казье специально отлитый на старейшем итальянском литейном заводе большой колокол Maria Mater Orphanorum звонит 262 раза — за каждого из погибших. Его имя переводится как «Мария, мать сирот» — в память о том, что 417 детей потеряли отцов в тот день.
В 2012 году Bois du Cazier стал одним из четырех валлонских горнодобывающих объектов, внесенных в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Он также входит в Европейский маршрут промышленного наследия, оставаясь напоминанием о том, что цена безразличия к человеческой жизни слишком высока, а настоящие изменения часто приходят только после трагедий, которых можно было избежать.
Читайте также
