21 октября 1878 года родился Владимир Пичета. Серб по отцу и украинец по матери, он получил образование в Москве и прославился как ученый, переехал в Минск и стал первым ректором БГУ, выучил беларусский язык. А за этим последовали тюрьма, ссылка, проблемы в личной жизни, доносы спецслужб и неудачные попытки вернуться в Беларусь. Полную биографию человека, создавшего главный университет страны, беларусам не рассказывают ни в школах, ни в вузах. Мы почитали его мемуары, дневники, исследования о Владимире Пичете — и вот его история.
Украинец сербского происхождения
Пичета родился в украинской Полтаве. Его отец был сербом, получившим образование в Киеве. Отправившись на родину, он принял участие в местном антитурецком движении и был вынужден бежать в Российскую империю, где и прожил всю жизнь, работая в сфере образования. Как писал Пичета, это был «человек больших способностей и большого умственного дарования, отличался суровостью своего характера и деспотическими наклонностями». «С отцом я не был дружен, и, в сущности, мы взаимно не любили друг друга. Я не переносил деспотизма отца, не любил ему молча во всем подчиняться, часто спорил», — вспоминал потом ученый в мемуарах «Моя жизнь до 1905 года», написанных в тюрьме.
Из-за отца Владимира Пичету называют сербом по национальности, но это фактически неверно. Его мать была украинкой, и он, живя в Полтаве, воспитывался именно в этой культуре. «Я рос под обаянием украинского романтизма и украинской природы и впечатлением об ужасных страданиях южных славян. Моя нянюшка, десяток лет жившая в доме, вносила в дом струи народного украинства с его сказками, поверьями, обрядами. И мать так свято соблюдала их. Мы говорили на украинском языке, русский язык был неправильным, да мать не любила его, хотя кругом часто слышалась русская речь как результат русской колониальной политики. Вспоминая свои детские грезы и мечты, я могу сказать, что был всегда погружен в мир украинских видений и сказаний. Русификаторская колониальная политика потерпела неудачу. За внешним русским покровом сказывалось на Украине настоящее украинское, которое все любили», — признавался потом ученый.
В семье из-за характера отца царила достаточно напряженная атмосфера: «В ней не было радости, редко слышался смех». Дети нечасто бывали среди сверстников, в гостях или в обществе, а потому росли застенчивыми. «Я всегда стеснялся быть на людях. Где-нибудь сидеть одному или с товарищем мне всегда доставляло величайшее наслаждение. Молчаливый и застенчивый на людях, я любил болтать с товарищем и другом, иногда проводя за этой болтовней целые ночи», — объяснял Пичета.
Но семейная модель повлияла и на взрослую жизнь Пичеты. «Увы, я не знал, что я тоже не найду радости в семье и проклятое наследство отразится и на мне, хотя я менее всего похож на отца. Я вспыльчив до безумия. В минуту мгновенного гнева я мог многое сделать и сказать, но у меня никогда не было сильной воли. У меня было доброе сердце, нежная душа, вечная тоска по ласке. Это все от моей матери», — с горечью писал ученый. Тогда он еще не знал, что все же сможет найти семейное счастье.
Что касается здоровья, то его мать опасалась болезней детей, а потому боялась свежего воздуха, кутала их и чрезмерно отапливала квартиру. «Я привык к теплу с детства и потом почти всю жизнь в нормальное время ощущал холод», — рассказывал Пичета.
В возрасте 10 лет Владимир переехал с семьей из Полтавы в Витебск: его отец принял сан священника и стал ректором местной духовной семинарии. Именно в этом городе будущий ученый пошел в гимназию, в подготовительном классе у него преподавал известный этнограф Николай Никифоровский. Но привыкнуть к Витебску Пичеты не смогли. «Сумрачное небо, постоянные дожди очень неприятно меня поразили, и я с особенностями беларусского климата ни тогда, ни теперь не могу примириться», — писал Владимир. В 1890-м семья вернулась в Полтаву, где отец также возглавил духовную семинарию.
Погружение в историю Беларуси
В Полтаве тогда жило много ссыльных поляков, которые принимали участие в восстании 1863 года. Мать Владимира сочувствовала им и не одобряла их высылки. Отсюда истоки интереса Пичеты к польской истории. Тогда же, в Полтаве, он прочитал много исторических книг, в том числе посвященных Брестской унии 1596 года (по ней православные принимали власть папы римского и признавали католические догматы, но сохраняли православные обряды). «Этим было положено начало моему знакомству с историей Беларуси, над которой я так много и долго работал впоследствии», — писал Пичета.
В 1897-м он окончил гимназию. Хотел поступать в Киевский университет, но отец настоял на Москве. Позже Владимир узнал, что его туда отправили «в целях отгораживания от украинофильских лиц и украинофильствующей киевской обстановки», — но бросать обучение не стал. В 1901-м он выпустился с историко-филологического факультета МГУ, планируя вернуться в Украину и преподавать. Однако увлекся Марией Зызыкиной (родной сестрой жены историка Матвея Любавского) и женился на ней. Забегая вперед, скажем, что в браке родились две дочки, Ксения и Вера (последняя умерла в младенчестве), и сын Владимир. В 1919-м супруги разведутся.
Из-за семьи тогда, в начале нулевых, Пичета остался в Москве. Он получил место преподавателя русского языка и воспитателя подготовительного класса в одном из лицеев. Но долго не удержался и все же уехал в Украину. Проработав там три года, Пичета вернулся в Москву в 1905-м и стал заниматься наукой, параллельно преподавая. В 1909-м сдал магистерский экзамен (после чего мог работать над диссертацией) и начал читать лекции в Московском государственном университете (МГУ). Однако спустя два года ректором стал тот самый Любавский, шурин Пичеты, который был известен консервативными взглядами. В вузе начались увольнения либеральной профессуры, в знак протеста значительная часть преподавателей ушла из МГУ. Был среди них и Пичета.
После этого он преподавал в других московских вузах и работал над монографией «Аграрная реформа Сигизмунда Августа в Литовско-Русском государстве в ХVI веке» (речь о правителе ВКЛ Жигимонте Августе). Две части этого исследования были опубликованы в 1917-м. За первую часть Пичета в следующем году получил степень магистра, а за вторую — доктора исторических наук. К тому времени Российская империя прекратила существование: в стране случилась революция.
Первым перешел на беларусский язык
Немалая часть интеллигенции отнеслась к новой власти настороженно или враждебно. Владимир Пичета сперва тоже колебался, но вскоре все же стал сотрудничать с большевиками. Одной из причин было декларируемое этой партией «право народов на самоопределение»: ученому, родившемуся в Украине и занимающемуся историей ВКЛ, это было близко и важно. В условиях огромного дефицита кадров Пичета оказался особенно востребованным. Хотя без эксцессов не обошлось. В 1919-м он недолгое время преподавал в Смоленском университете, откуда его в числе пяти других профессоров уволили «за буржуазный образ мыслей».
Однако в целом отношение к Владимиру Ивановичу было лояльным. Например, в сентябре — октябре 1920-го он в качестве эксперта работал в составе советской делегации в Риге на мирных переговорах с Польшей. Главным же на тот момент делом было создание беларусского вуза. Напомним, что в Беларуси не было ни одного университета с тех пор, как после восстания 1830−1831 годов власти закрыли Виленский университет, а после восстания 1863−1864 годов — Горы-Горецкий земледельческий институт. Открывать новые вузы имперские власти беларусам не разрешали.
С февраля 1919-го Пичета стал участником комиссии по организации БГУ, его рекомендовали профессором на кафедру истории будущего университета. Однако позднее, в 1920-м, его сделали председателем комиссии, а затем рекомендовали на должность ректора — как ученого, «по своим политическим взглядам близкого к коммунистам». Эту должность он официально занял в июле 1921-го.
Уже в октябре начались лекции. БГУ создавался с нуля. Пичете, по словам одного из соратников, пришлось «совмещать в себе и организатора научной жизни в новооткрытом университете, и администратора-хозяйственника, и профессора». Имея авторитет в научном мире, он приглашал в Минск профессуру из других городов бывшей Российской империи, встречая в этом полную поддержку властей. «Авторитет его <…> в правительственных кругах был очень высок», — писал в мемуарах историк Николай Улащик, тогда студент БГУ. По его словам, председатель ЦИК БССР (Центральный исполнительный комитет был высшим органом власти, аналогом парламента) Александр Червяков «почти безотказно выполнял просьбы и заявки Владимира Ивановича, отводя дома для занятий, квартиры для профессоров, ассигнуя средства на приобретение оборудования, на книги». С конца 1921-го по 1925-й ректор каждую неделю делал доклады о состоянии университета лично Червякову и главе правительства (с 1924-го этот пост занял Иосиф Адамович, до этого Червяков совмещал два поста).
К слову, жил Пичета первые годы прямо в ректорате, который размещался в нынешнем здании истфака БГУ на Красноармейской. При этом, как говорят, он был большим модником — всегда ходил с тросточкой, коллекционировал галстуки. А еще любил рассказывать забавные истории о своем коте по имени Чича, который достался ему от гостившего в Минске чешского ученого.
В 1920-е годы были реализованы такие проекты Пичеты, как создание аспирантуры для подготовки научных кадров и строительство университетского городка. Он стал одним из организаторов Института беларусской культуры, вскоре преобразованного в Академию наук. Имея большой авторитет, ректор постарался свести к минимуму в БГУ появившийся в 1924—1925-м советский лабораторно-групповой (или лабораторно-бригадный) метод преподавания: в нем коллективная работа сочеталась с изучением темы внутри «бригады» и одновременно индивидуальной работой каждого студента. Это не соответствовало традиционным представлениям о преподавании в высшей школе.
Сам Пичета продолжал работать как ученый, написав за годы деятельности в Минске более 150 различных трудов. Темы его исследований включали вопросы этногенеза беларусского народа, истории беларусских городов, археологии и краеведения, истории беларусского языка и литературы. Уже позже, вновь оказавшись в Москве, он будет проводить так называемые пичетники — семинары со своими коллегами. Их традиции были заложены в БГУ, на заседании минского Общества истории и древностей, которое проходило на улице Красноармейской (в теперешнем здании исторического факультета). Именно там в 1922 году Пичета заявил, что отечественные ученые должны создать историю беларусского народа, «отказавшись от взглядов на историю Беларуси как на часть истории Москвы, Польши или Литвы».
Будучи сам беспартийным, ректор все же зависел от партийных структур. В первые годы его работы большевики проводили политику беларусизации, предусматривавшую расширение сферы употребления родного языка, перевод на него образования и делопроизводства и т.д., поэтому пробеларусская политика Пичеты в целом встречала у них поддержку. Преподавание в БГУ велось на беларусском языке, приехавшие из России профессора изучали его, чтобы работать. Кстати, учил их Иван Счастный, отец известной художницы Нинель Счастной. Первым из иностранцев, в 1925 году, перешел на беларусский сам Пичета — об этом он позже расскажет на допросах.
Но во второй половине 1920-х политика большевиков стала поворачивать к тоталитаризму. Еще в 1928-м ректор БГУ сумел воспрепятствовать сокращению дисциплин, связанных с изучением истории и культуры Беларуси. Но тогда же партийное руководство БССР начало критиковать ученого, что было плохим сигналом. В 1929/30 учебном году большинство профессоров с именами в научном мире, которых пригласил Пичета, были уволены или сами уехали из республики. Начались аресты. Ректор ходил в ОГПУ (орган — предшественник НКВД и КГБ) и ходатайствовал за арестованных.
«Я не выпадкова папаў на тэрыторыю Беларусі. Я аддаў усе свае сілы і сваю энергію працоўным масам Беларусі. Я вельмі цесна да канца жыцця звязаны з імі», — писал Пичета в 1929-м.
Но к тому времени его и многих других представителей национальной интеллигенции уже регулярно «разносили» в печати. В итоге в октябре 1929 года ученого по указанию беларусской компартии не переизбрали ректором и оставили в БГУ обычным профессором. И в том же месяце отправили подальше от Минска — в научную командировку в Москву и Ленинград, которая продлилась до февраля 1930-го. Там Пичета встречался со своими коллегами — историками Сергеем Платоновым и уже упомянутым Матвеем Любавским, братом его бывшей жены. Это аукнулось ему позже.
Сгубила и спасла профессия
В сентябре 1930-го Пичету арестовали на минской квартире. В декабре того же года его лишили звания академика Академии наук Беларуси, полученного двумя годами ранее, как «врага пролетарской диктатуры».
Причина ареста была следующая: в 1929-м власти стали раскручивать так называемое академическое дело, по которому проходили более 100 человек — представители советской элиты в сфере истории. Поводом для ареста первоначально стало хранение документов, подлежавших сдаче в государственные архивы. Главными фигурантами силовики выбрали как раз Платонова и Любавского. Платонова обвинили в том, что он возглавил «контрреволюционную монархическую организацию», ставившую целью восстановление монархии путем военного вмешательства Запада. После этого организации придумали и название — «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России». В результате давления, угроз и манипулирования ученые один за другим «признавались» в принадлежности к этому союзу.
Не стал исключением и Пичета, который идеально подходил на роль руководителя «беларусской ячейки» этой мифической организации. Его обвинили в великодержавном шовинизме, беларусском буржуазном национализме и прозападной ориентации, лишили звания академика, перевезли из Минска в Ленинград и много месяцев держали в следственной тюрьме. В августе 1931-го экс-ректора БГУ приговорили к высылке на пять лет в Вятку (теперь это Киров). В том же году был арестован и сын Пичеты, Владимир. Позже он погибнет от цинги на лесозаготовках.
Ученый с самого начала настаивал на своей невиновности. Вот две цитаты из его писем. Первое, отправленное в ноябре 1931 года, было адресовано лидеру советской историографии того времени Михаилу Покровскому: «Когда меня допрашивали, мне возвращали мои показания для замены одних слов другими — не в мою пользу. Меня заставляли изменять мои выводы из моих показаний. Мне указывали, в каком стиле и тоне я должен был давать свои показания, ибо отказ, говорили мне, не в мою пользу. <…>. Меня заставляли признать себя участником организации, о которой я не имел никакого понятия, — я подписал все, что было написано следователем». В июне 1932-го Пичета в жалобе в ОГПУ писал: «Прошу пересмотреть мое дело о принадлежности моей к контрреволюционной организации Платонова — Любавского, о которой я не имел и не мог иметь ни малейшего представления. <…> В минуту величайшего уныния и упадка духа, в крайне подавленном состоянии, вызванном неожиданно создавшейся для меня обстановкой арестованного, я [под]писал протокол о своей принадлежности к организации, о которой я не знал и не мог знать».
В Вятке ученый с мировым именем был вынужден работать нормировщиком, секретарем и экономистом-плановиком в кооперативе общественного питания. В 1934-м его перевели в более крупный Воронеж, где разрешили преподавать в местном пединституте. В 1935-м досрочно освободили и разрешили вернуться в Москву. Такая же «милость» ждала большинство участников «академического дела» — кто остался в живых (например, Платонов и Любавский умерли в ссылке).
Основной причиной был радикальный поворот в образовании. В начале 1920-х предмет «История» исчез из школьных планов, лишь отдельные темы фрагментарно включались в состав программ по обществоведению. Основой воспитания тогда был пролетарский интернационализм. Но в середине 1930-х ситуация изменилась, стала очевидной вероятность войны, и власти поняли, что нужно сделать акцент на патриотическом воспитании. Поэтому в 1934 году появилось постановление «О преподавании гражданской истории в школах СССР». Согласно ему, восстанавливались закрытые ранее исторические факультеты в Москве и Ленинграде, возвращались к классическому преподаванию истории — в хронологическом порядке и с характеристикой государственных деятелей. Молодые партийные историки были в этом некомпетентны. Поэтому власти решили обратиться к услугам профессионалов, пусть и старой школы.
Это не значит, что их реабилитировали. Например, Пичете приговор отменили как неправосудный лишь в 1967-м, спустя два десятилетия после его смерти. Так что после ссылки ученый продолжал жить под дамокловым мечом репрессий. Вернуться в Минск ему так и не разрешили. В 1937-м его книги были запрещены в Беларуси и подлежали уничтожению.
«С политикой советской власти не согласен и никогда не соглашусь»
Тем не менее совсем уж задвигать ученого мирового уровня, пусть и «судимого», не стали. В 1939 году экс-ректор БГУ возглавил кафедру истории западных и южных славян МГУ и сектор славяноведения в Институте истории Академии наук СССР, стал членом-корреспондентом АН. Это были очень важные должности в научной иерархии.
В том же 1939-м началась Вторая мировая война. По соглашению Германии и СССР к последнему была присоединена Западная Беларусь, два десятилетия находившаяся в составе Польши. Решался вопрос о границах республики — по поручению руководства БССР Пичета составлял записку об этом, то есть выступил консультантом.
Приблизительно в это время беларусская Академия наук предложила восстановить его в звании академика. Глава БССР Пантелеймон Пономаренко обратился к спецслужбам. В ответ за подписью главы НКВД Лаврентия Цанавы пришли две «информации», которые свидетельствовали: ученый находился под постоянным надзором.
Согласно этим бумагам, Пичета резко отрицательно высказался о пакте Молотова — Риббентропа, заключенном с нацистской Германией. «Гитлер по своему плану через два года все равно на нас пойдет войной», — говорил ученый (что и произошло). Присоединению западных частей Беларуси и Украины к СССР он, согласно доносу, был не рад: «Меня страшит, и мне грустно при сознании, какая тяжелая операция предстоит интеллигентским группам тамошнего населения при обращении страны в советскую страну», — отмечал он, понимая неизбежность репрессий. «Мне скажут голосовать за [поэта Василия] Лебедева-Кумача (судя по всему, на выборах в Верховный Совет. — Прим. ред.), и я буду за него голосовать. Прикажут кричать аллилуя — я тоже буду кричать. Нужно подчиняться и не возражать. Мой девиз — выполнять волю начальства, как бы нелепа эта воля ни была», — говорил Пичета, прошедший тюрьму и ссылку. А вот еще одна, самая яркая цитата: «Я с политикой советской власти не согласен и никогда не соглашусь и терпеть ее (власть) не могу. Кругом хамы и больше ничего. Советский Союз — это фашистский застенок, а не социализм. Все, что пишут в газетах, — самохвальство и идиотизм».
Как видно, согласно этому доносу, Пичета ставил знак равенства между советским коммунизмом и фашизмом. Как он мог неосмотрительно допустить «утечку» таких крамольных высказываний, неужели на него донес кто-то из близких или разговор был подслушан? Или НКВД и вовсе выдумал эту цитату?
Верить документам органа, сфабриковавшего бесчисленное множество дел, вряд ли стоит. Но эти взгляды ученого подтверждает личный дневник, опубликованный уже после его смерти. В 1944 году Пичета оставил следующую запись: «Мы все великие молчальники. Нам разрешено петь „аллилуйя“ и „осанна“, но Боже сохрани сказать правду, сказать то, что говорят втихомолку, когда знают, что никто не донесет. Жизнь в Германии строилась на поклонении „фюреру“, а у нас — „вождю“. А в сущности мы ничего не знаем о кремлевском затворнике, который отгорожен плотной стеной от народных масс. Всемогущий вождь не знает [ни] народного горя, ни страданий и слез. Не видел он вырождающихся 16-летних мальчиков, слабых и низкорослых. Вероятно, от „радостной“ жизни. Слепота и безумие, поддерживаемые хором воспевал, ибо положение всех этих ничтожеств зависит только от благосклонного взора сидящих за кремлевской стеной».
К счастью, компромат от Цанавы, как и в случае с некоторыми другими учеными, не помешал работе Пичеты. Его действительно восстановили в звании академика беларусской АН. Ученый даже делал попытки вернуться на работу в Беларусь — но как во второй половине 1930-х, так и в 1940-е годы они были безуспешными.
«Я жил только наукой и ради науки»
Осенью 1941-го — вскоре после того, как Германия напала на СССР, — Пичету эвакуировали в Центральную Азию, в Ташкент, где он жил в одном доме с семьей Якуба Коласа. Одну комнату в квартире занимал сам Владимир Иванович, его вторая жена и дочь Ксения, еще одну — его первая жена, уже пожилая и нездоровая. «Некаторыя паблажліва кпілі з такой сітуацыі, але пераважная большасць бачыла ў такім учынку Пічэты акт высакародства — не кінуў у бядзе адзінокую, нямоглую жанчыну», — вспоминал Данила, сын Коласа. Любопытно, что Мария Зызыкина пережила своего бывшего мужа и умерла в 1953-м. Что касается второй жены, Александры, то она была моложе супруга на 14 лет. Они были счастливы в браке. После смерти мужа Александра разобрала его архив и многое сделала для сохранения памяти об ученом.
В эвакуации Пичета работал над темами по истории Беларуси, а летом 1943-го вернулся в Москву. Он выступал с лекциями и докладами в воинских частях и рабочих коллективах (тогда так было принято) и продолжал трудиться как ученый. Историк Михаил Тихомиров писал в воспоминаниях, что Пичета «был замечательный человек не только по своей доброте и искренности, но и по какой-то особой благожелательности к людям». По его словам, этим иногда злоупотребляли студенты, которые вели себя весьма шумно на занятиях, порой превращая их в «настоящий польский сейм ХVII века».
После войны Пичету избрали академиком АН СССР, он стал одним из основателей Института славяноведения в структуре Академии и на практике руководил его работой, хотя официально был лишь заместителем директора.
В 1947 году Владимир Пичета умер, прожив 68 лет. Он похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве.
«Я смерти не боюсь: только бы скорее перепечатать мою „Историю Польши“. Это будет моя, увы, лебединая песня. Я жил только наукой и ради науки», — писал ученый в дневнике в феврале 1945-го. Рукопись третьего тома осталась незавершенной. Но другие его работы — из полутысячи более 150 посвящены истории Беларуси — по-прежнему востребованы учеными.
С 1993 года в БГУ вручается премия имени Владимира Пичеты за достижения в области социальных и гуманитарных наук. На здании нынешнего истфака БГУ в 2011 году появилась мемориальная доска в его честь, а позже внутри установили и бюст. Но полную биографию ученого, сыгравшего определяющую роль в беларусской науке, все еще предпочитают замалчивать. Сведения о приговоре и ссылке даются лишь парой строк, а в 15-минутном фильме о первом ректоре, который БГУ выпустил в 2021 году к своему 100-летию, о репрессиях против него и вовсе нет ни единого слова. До сих пор не найти в Минске и улицы имени Владимира Пичеты — а университетский дворик БГУ все еще находится на Ленинградской.
Читайте также
