По самым скромным оценкам, в «ЛДНР» мобилизовали более 70 тысяч человек. В самопровозглашенных республиках мобилизация началась еще накануне 24 февраля 2022 года, а жители оккупированного Донбасса отправились на войну в первой линии, говоря их же словами, «пушечным мясом».
Вот уже три года, как мобилизованный из «ДНР» Андрей (имя изменено — прим. ред.) дезертировал с войны. Свою историю он рассказал astra.press.
Мясокомбинат, «Мосинка» и пулемет Максима
На войну я попал в середине марта 2022 года. Нас высадили где-то в километрах тридцати от Херсона, в деревне Приднепровское. Первое, что я увидел — штурмовики в красных повязках ходят по полю и собирают что-то в черные пакеты. Мне показалось, что там какие-то вещи. А потом смотрю — там чья-то рука.
Других мобилизованных привезли в Приднепровское за неделю до нас. И это все, что от них осталось. Пакеты, блин. Короче, кошмар.
Нас с одноклассником мобилизовали 26 февраля. В тот день мы сами поехали из Снежного в военкомат в Донецке. Нам пришло СМС с требованием явиться, и мы решили попробовать подписать контракт во внутренние войска. Но не вышло — людей уже набрали, военные сказали: «Езжайте домой, ждите звонка».
На обратной дороге нас остановила ДПС. Затем — сборный пункт в актовом зале ДК имени Ленина в Харцызске, мясокомбинат в Донецке и около двух недель в здании заброшенной школы в Иловайске.
В Иловайске не было даже матрасов — всех положили просто на бетонный пол. Там было очень много больных людей: у кого-то астма была, у кого-то сердце, разные заболевания. Никто толком не оказывал помощи — знаете, проходили мимо, как будто не замечали. Очень многие умерли, из-за того что им не оказывали нужной помощи, то есть вне боевых действий, не дойдя до войны [редакции не удалось независимо подтвердить информацию о смертях на сборном пункте].
В Приднепровском мы находились где-то рядом с боевыми действиями. Я слышал, как рядом пролетают самолеты и вертолеты. Нас там очень много было — может, тысяча человек — растянутая вдоль железной дороги.
Неделю, что мы там находились, нас якобы учили чистить, разбирать и собирать оружие — винтовки Мосина. В XXI веке на войну нам выдали винтовку Мосина! Это оружие, с которым воевали, блин, наши дедушки. И оно у меня было в плачевном состоянии, все гнилое, дуло ходило ходуном. Еще там был пулемет Максима. Это вообще, я его когда увидел, мне показалось, что я участвую во Второй мировой войне. Те деньги, которые выделялись в «ДНР» на оружие и амуницию, Пушилин где-то просрал.
Потом нам выдали зеленые наклейки, знаете, как ценники в магазине — приклеить бумажки с фамилиями на винтовки Мосина. Чтобы, если нас разобьют, собрать оружие и записать, на кого что было.
На посадке нас пытались чему-то научить, но за неделю это невозможно. Многие ребята вообще не понимали, где они находятся. Их только оторвали от мамкиной сиськи. Естественно, у них ехала крыша. Я наблюдал со стороны, что с ними происходит… Они просто на глазах, короче, сходили с ума. Плакали, блин. Я был в шоке. И вот это было вообще тяжело наблюдать. Как они мучались и как умирали.
Сам я старался держать себя в руках, так как уже служил в «Народном ополчении» в 2014 году.
Как вам сказать, в то время я еще был молод и глуп. Мне было 22 года. Я находился в Москве и увидел по новостям, что мой город бомбят. Авианалет. Ну и все, меня переклинило, и я поехал домой. Даже родители не знали, что я подписал контракт. На службе я посмотрел на все это бл*дство и разорвал контракт. Я понял, что за правду там никто не держится. Справедливости там тоже нет, и непонятно, для чего вообще они это все устроили.
Российские военные и украинские гражданские
Военным руководством под Херсоном были россияне. Например, по факту наши командиром батальона был «куратор» из России. А должность комбата занимал мобилизованный из «ДНР», которого этот российский «куратор» обучал. Мобилизованный давно где-то отучился и получил воинское звание, но опыта у него вообще не было.
Как-то раз ребята из нашей посадки пошли в деревню и набрали там какой-то материал, чтобы утеплиться. Российские командиры расстреляли их прямо на месте [независимо подтвердить этот эпизод не удалось]. За мародерство типа. Хотя они просто брали там какой-то разбитый шифер, какую-то досочку. Люди как люди были. Но при этом командиры сами мародерили. И довольно хорошо они там возили все.
Перед командировкой в Николаевскую область нас построил «куратор» из России. Сказал, что завтра утром мы выезжаем в Николаевскую область, охранять переправу. Он говорил нам: «Не переживайте, это будет либо вторая, либо третья линия обороны».
В Константиновке мы высадились под обстрелами. Нам приказали рыть окоп. Чтоб вы понимали, мы с ребятами втроем за два с половиной часа там такой блиндаж выкопали. Мы не замечали, что там уже глина идет, камни, булыжники, мы все копали и копали. У нас столько адреналина было, мы просто хотели выжить.
Наш взводник, мобилизованный, постоянно к нам приходил, говорил, чтоб мы мусор не разбрасывали, не раскидывали. Я упрекнул его, что мы явно не на 2-й и не на 3-ей линии. Он ответил: «Я сам толком не знаю, где мы и что мы». И мы пошли узнавать, где мы находимся, в соседнюю деревню, там должен был быть магазин. На входе мы встретили российского контрактника. Он направил на нас оружие: «Кто идет, куда, вы кто такие? Откуда?» Мы говорим, что мобилизованные из «ДНР».
Он еще так удивился, что у нас из оружия только «Мосинки» за спиной. Я сказал ему, что у нас из амуниции только они и спросил, где мы находимся.
Он ответил: «Вы гоните? Через 500 метров уже сидят укропы». Получается, мы на нулевой линии.
Позже, когда мы копали пулеметные точки, я заметил, что в лесополосе напротив стоит военный ВСУ. То есть мы были как на ладони. В любой момент нас могли пощелкать снайперы. При этом, что меня удивило, наше командование было абсолютно спокойно. Они продолжали внаглую нам врать, что мы на третьей линии.
Два дня мы сидели под обстрелами. Нас спасло только то, что мы выкопали глубокий ров. За эти два дня мы выучили, сколько времени проходит между залпом и прилетом. Снаряды попадали в людей, в блиндажи, в окопы. Все эти крики. Очень страшно.
Россияне использовали нас как наживку. Украинцы стреляли по нам, а россияне смотрели откуда идет огонь и так выявляли, где находятся минометные расчеты. Под снарядами мы бегали как муравьи.
На утро после обстрелов россияне начали эвакуировать людей и технику. А мы как сидели, так и сидим. Никто ничего нам не сказал. Мы пришли к нашему комбату, спросили, почему не отступаем с российской армией.
Он сказал, что мы будем обороняться.
Как? С винтовками Мосина? Мы и 20 минут там бы не простояли! В итоге мы начали без команды собирать вещи и выдвинулись за колонной.
На выходе из села нас снова начали обстреливать минометы. Взрывы буквально шли за нами, ВСУ нас таким образом выгоняли.
Мы шли пешком, без техники, где-то 35 километров. Много кто не выдержал. Там были и больные, и пожилые, астматики, сердечники. И они падали как дохлые мухи. И в это время ты ничего не можешь сделать, потому что если остановишься, то тебя просто-напросто убьют.
Проезжали ребята из Абхазии, командир увидел, что мы в окружении. Они пытались выходить на КАМАЗах. И он нам пообещал, что он вернется за нами, после того как вывезет своих ребят. Потом приехали 3 машины, мы битком в них погрузились. Подвезли нас в деревню Пески. Там мы заняли заброшенный дом.
В деревне оставались местные. Мне казалось, что они нас сдают. Потому что нас там неоднократно обстреливали. Всю неделю в Песках не было довольствия: мы были голодные, скитались по деревне, жители нам давали то яйца, то сметану. Затем пошли слухи, что местные подсыпают в еду отраву. Нам потом командиры запретили у них брать. Но мир не без добрых людей, все равно попадались бабушки-дедушки, которые сами прошли войну, они нас и кормили.
Еще в Песках работала группа партизан из местных мужиков. Были случаи, когда наши ребята уходили по одному — допустим, в кусты сходить в туалет — и не возвращались.
Когда начали уже серьезно обстреливать, наш комбат принял решение уходить ближе к Херсонской области. Он нас построил на улице и сказал: «Если вы не хотите опять выходить из окружения на ногах…». В общем, нашли там какого-то местного водителя. У него был зерновоз, длинный здоровый КАМАЗ с прицепом, в котором возили зерно. И нас погрузили туда как в консервную банку, битком.
Пока мы ехали, рядом с КАМАЗом были прилеты, осколки снарядов стукались о железный борт кузова. Ехали часов 18, наверное, даже больше. Я не знаю, потому что мы всю дорогу провели в закрытом люком зерновозе и ничего не видели. Страшно было ехать в закрытом пространстве и думать, как в нас попадет снаряд или как из нас сделают решето. И было очень холодно. У многих ноги после этой поездки были обморожены.
Ночью наш КАМАЗ застрял в посадке, и колонна поехала дальше без нас. Ни мы, ни водитель не знали куда ехать. Еще ночь, у нас, естественно, ни тепловизоров, ни вообще ничего. Мы менялись по одному человеку, высовывали голову из люка прицепа и смотрели, что вообще вокруг происходит, чтобы не нарваться на украинские войска. Чтоб вы понимали, мы, наверное, часов 10 блуждали по полю. То в одну сторону поедем, то развернемся и обратно. И так всю ночь. В итоге нас нашли российские военные с помощью дрона. Еще, наверное, сутки мы ехали под их сопровождением.
После этого я открыл люк у зерновоза, смотрю, где-то по трассе едем, и там мужичок идет. Я у него спросил: «Мужик, подскажи, где мы есть?» Он говорит: «Вы в Херсонской области, в селе Костромка». Там нас и высадили. Естественно, мы все голодные, холодные. Кому просто плохо, а у кого обморожение.
Мы в этой деревне разместились, нашли заброшенный дом. А потом нашли место, где есть Wi-Fi. Я сразу пошел звонить родителям, потому что мы до этого не общались 4 месяца. Родители вообще не знали, где я, они уже думали, что меня, может, в живых даже нет. Когда я, блин, весь грязный, чумазый, заросший появился на экране, мама, естественно, начала рыдать. Я жив, здоров. Где-то около двух-трет минут с ней поговорил, и связь оборвалась.
Чтоб вы понимали, мы из деревни в деревню ездили вот так. Нас возили непонятно для чего. Мы постоянно убегали, нас обстреливали. И в этой деревне мы пожили дня четыре. Кушать у нас ничего не было. Мы опять начали ходить по местным. Кто что дал — кто творог, кто сметану, кто молоко. Затем мы начали с пацанами ходить по старым позициям и искать, осталось ли что-то в сухпайках.
В итоге я нашел мешок гречки. Только он весь был в солярке. Мы начали промывать гречку, отварили ее. Вкус был неприятный, конечно, со вкусом солярки. Но есть все равно хотелось.
Через день или пару после того как мы уехали, Костромку полностью разбомбили ВСУ.
Пьяный дебош и постоянный голод
В селе Брускинское [в Херсонской области] нас начали обстреливать кассетными боеприпасами, запрещенными. Это было очень-очень страшно, когда такие боеприпасы взрываются над головой и осколки летят. Ты не скроешься, если, допустим, будешь в окопе сидеть. Это нужно куда-то в подвал или хотя бы в здание, чтобы эти осколки не посекли. [ASTRA не удалось подтвердить использование кассетных боеприпасов ВСУ в Херсонской области весной 2022 года, однако, по данным комиссии ООН, украинские войска действительно использовали такие снаряды в Харьковской области. В большинстве известных международным наблюдателям случаев, кассетные боеприпасы применяла Россия].
В ночи на пяти военных КАМАЗах к нам привезли российских солдат. Мы недоумевали, потому что это все опять происходило под обстрелами — только прибывшие солдаты бегали и искали укрытие.
Как потом оказалось, это российские контрактники — летчики, блин! Вообще пипец. Говорю: «А почему вы не в небе?» Они сказали, что командование пустило их как обычную пехоту. То есть это вообще необученные пацаны!
Это были баталоны 4 и 5. Четвертый батальон — более-менее адекватный, нормальный. А в пятом командир мародерил: он разрешал своим солдатам обносить дома. Они там и бухали, блин, и курили, и все.
Однажды ночью они нажрались и обнаружили, что их командиры уехали и забрали с собой их вещи. Ну и, естественно, они под алкоголем решили, что все, их бросили. Они начали уезжать из села. Это было зрелище, конечно, ужасное, как они друг друга давили на машинах [независимо подтвердить этот эпизод не удалось]. Все в кипише. А их там было, наверное, человек 200, может даже больше. Огромное количество вооруженных людей, и еще половина из них бухие, это вообще капец.
Мы не понимали, что происходит: вокруг пули летят и стрельба, и мы тоже на кипише были. Плюс нас обстреливали с кассет.
На следующий день я нашел очень много брошенных вещей, даже телефоны. Много чего оставили — я насобирал целый мешок сухих пайков. Помню, тогда пришел, сказал пацанам, что есть что покушать. Они как налетели, давай этот мешок разрывать. Знаете, вот мелочь, да, но приятно было. Мы все — даже мужики в возрасте — радовались, блин, как дети.
С едой проблемы были всегда. В селе Урожайное чтобы как-то прожить и не умереть, мы ходили к российским контрактникам и разгружали им ящики с боеприпасами. Они нам за это давали сухпайки и блоки сигарет. Нормальные мужики. Услуга за услугу.
Из-за того что я напрягался, разгружая боеприпасы, у меня разболелась почка. У меня и до этого были с ними проблемы. Чувствовал, что она опухла и пульсирует прямо, боль была ужасная, думал, что я умру. И мне вообще никто не помогал, хотя все видели, что я мучаюсь. Плачу, короче… Ну как, я не то чтобы рыдал прямо, это было от боли.
Медик сказал, что у меня ничего не болит и я симулирую. Я говорю: «Дайте мне хотя бы какой-то укол». Но нет. Некоторые пацаны думали, что я и ночь не продержусь.
Утром мне помог товарищ. Мы, когда лазали по позициям ВСУшников, говорит, нашли аптечку с таблетками. А я так понял, что таблетки были НАТОвские. Там обезболивающее хорошее было. И что вы думаете? Через пару минут, блин, я как заново родился. У меня такое облегчение было. Он мне очень сильно помог. Я начал дальше двигаться, шевелиться, что-то делать, почка перестала беспокоить почти до самого конца службы.
В поселке Безводное нас с пацанами уже достало отношение командиров. Решили, что в посадке жить не будем. Потому что постоянно спать на улице — это ненормально. Я все понимаю, война. Но у нас не было даже инструментов, чтобы что-то себе сделать — ни лопат, ни топоров, мы все сами искали.
Я пошел в деревню искать заброшенный дом. Нашел сильно испуганную женщину. Ее звали Люда. Я постарался с ней найти общий язык. Говорил: «Не переживайте, мы вам ничего плохого не сделаем. Просто подскажите, где есть заброшенные дома, мы туда заселимся, и будем там тихо мирно жить». Мы заняли пустующий дом Люды, где она держала сено.
У Люды была мама, пожилая женщина, ей, наверное, лет 80 было. Глухая старушка с аппаратом в ушах. Мы познакомились еще в первый день в Безводном — смотрю, к нам какая-то бабушка идет и дерджит в руках портрет. Подходит к нам и показывает: «Вот мой отец». Говорит, во Второй мировой был где-то под Сталинградом, короче, возил людям продовольствие.
Я подумал, что бабушка просто нас побоялась… Как бы солдаты, неизвестно что от нас ожидать. Она сама ребенок войны и тоже все это застала. Я думаю, она таким образом решила показать, что она против нас ничего не имеет. Бабулечка очень хорошая была, я с ней подружился. Она живчик была, постоянно ходила, что-то делала. Утром иногда приносила нам всякие булочки. Мы с ними подружились прямо хорошо. Начали их дом охранять, чтобы туда никто не залезал, не мародерил.
Конечно, в деревне были люди, настроенные против нас. Конечно, я их понимаю. Мы пришли в их дом и начали устанавливать свои порядки. Они нам все равно помогали, но приговаривали: «Ребята, уходите отсюда, скоро придут наши хлопцы и вас убьют». Я так понял, что у некоторых местных мужья и дети воевали на стороне ВСУ.
И вот, спустя какое-то время, местные, естественно, нас сдали.
Однажды я проснулся в 4 утра от шума вылетевших оконных рам. В моей комнате был взрыв, я был еще спросонья, но увидел, что снарядом снесло крышу. Мы с пацанами выбежали, и я не знаю, каким чудом нас не посекло осколками.
Посекло пожилых людей напротив — бабушку с дедушкой. Снаряд разорвался прямо над их домом. Там снесло крышу, во дворе все разворотило. Их дома не стало. Мы сразу кинулись к ним на помощь, доставать их из-под завалов.
Работа на кухне, коррупция и побег
Командиры сказали: «Если вы хотите в отпуск на неделю, вы должны поехать на нулевую линию и пробыть там 10 дней. И если вы возвращаетесь, отправляем вас в Донецк в отпуск». Мы поняли с пацанами, что это верная гибель, и отказались. Некоторые все же поехали, из них никто не вернулся.
В это время нас пытались любыми способами утилизировать. Мы были как расходный материал. Приезжали разные командиры, пытались с нами разговаривать, типа, если вы против нас будете идти, то ничего хорошего не будет. Но мы продолжали ничего не делать, никак не реагировали на их приказы.
Потом мы с ребятами решили написать рапорт на перевод в Донецк. На удивление нам буквально через неделю пришел ответ: согласны. Вывезли в Донецк буквально на следующий день после ответа.
В Донецке нас поселили в распределительный пункт. Сразу же нам удалось отпроситься хотя бы на сутки съездить домой. Потому что нас дома не было несколько месяцев, мы соскучились, хотели увидеть родных. Я приехал ночью домой, в 2 часа, мама с папой меня встретили. Рано утром мне нужно было уже вставать и обратно ехать. Суток не прошло. Естественно, мама не хотела никуда отпускать. Слезы там, все.
После этого нас отправили на учения, на полигон. То есть сначала они нас отправили в мясорубку, а после рапорта нас вернули в Донецк и начали обучать. Как-то все через жопу.
Как потом оказалось, рапорта мы написали на перевод в штурмовики.
Нас увезли в Макеевку и разместили на каком-то заброшенном заводе. Нас назначили резервным батальоном: когда люди на передке заканчивались, к нам приезжали командиры и набирали людей. Короче, затыкали нами дырочки в фронте. Из десятка ребят, которых забирали на штурм, возвращались только двое-трое, не больше.
На гражданке я повар, и вот меня поставили готовить — вместо повара, которого положили в больницу с сахарным диабетом. Как-то раз на общем построении назвали фамилии всех моих пацанов — а меня нет. Сказали, что меня не надо трогать, так как я работаю на кухне. В итоге всех забрали в штурм. Позже я узнал, что многих пацанов не осталось в живых. А я каким-то чудом остался в части — ангел хранитель, наверное, меня спас.
Позднее на полигоне у меня снова разболелась почка. После УЗИ медик сильно удивился — сказал, что у меня работает только одна почка и нужно срочно делать операцию. Прооперировали в Торезе [ASTRA ознакомилась с заключением врача], но с первой попытки камни из почек достали не полностью. Вторую операцию делали под местным наркозом, и, видимо, что-то пошло не так. Начались осложнения. Я постоянно лежал, меня тошнило, я был весь бледный, похудел очень сильно.
Я попросил реабилитацию у врача, но «реабилитацию ты будешь проходить в части», а я уже знал, что там мне помощь не окажут.
В итоге я решил поехать домой и вернуться, когда полегчает. Этого нельзя было делать: мне начали названивать, говорили, мы тебя объявим дезертиром. Начали давить, пугать: «Мы тебя посадим, мы тебя обнулим». И пошло-поехало. А у меня состояние было такое, что я просто хотел умереть. Я уже не обращал на это внимание.
Спустя время меня замучила совесть, и я вернулся назад в часть, написал объяснительную, рапорт. Меня снова поставили поваром. Потом у меня был флюс, я отпросился домой полечиться в стоматологии. Прямо в кабинете у врача мне позвонил ротный, позывной Вован. «Собирайся, езжай на полигон за вещами и с полигона в Донецк, в Лидиевку».
И когда он сказал «в Лидиевку», я сразу побледнел, потому что я понимал: наш батальон отправляют в штурм. Это билет в один конец.
В тот день у меня поднялась температура, и я поехал домой, а оттуда — в больницу. Военных просто так в больницу никто не кладет, если направления от медроты нет. Я договорился через друга. Все сделали так, что якобы в больницу меня привезли на скорой помощи. Естественно, все это не бесплатно.
Две недели меня держали, потом отправили на повторное обследование в Торез, в итоге, сказали, что все хорошо и что могу ехать служить. А у меня после операции был острый пиелонефрит, сильно болели почки [ASTRA ознакомилась с заключением врача]. Тут я и решил, что нужно уходить. Какое-то время пожил дома, потом у родственников, а в итоге купил билеты в Крым и затерялся там.
Во время службы у меня не было ощущения, что я российский солдат. Я был солдатом «ДНР» — и в сравнении с российской армией мы считали себя бомжами. Я повторюсь, у нас не было вообще ничего. Мы были как пушечное мясо, наживка, просто второй сорт.
Прошло два года, и я до сих пор в розыске [Андрей действительно находится в розыске на территории РФ, однако сайт МВД не показывает, по какой именно статье УК].
Как быть в этой ситуации дальше, я вообще не знаю. Если меня загребут без суда и следствия, меня сразу отправят в штурмовики. Это 100%.
Я понимаю, что не один такой, очень много таких ребят. Я как вспоминаю это все, мне возвращаться не хочется. У меня паника. Я психически неуравновешенный стал, с полуоборота завожусь. Мне бы по-хорошему полечиться, но так как я в розыске, я боюсь куда-то обращаться. Даже элементарно в больницу — там все пробивается. Сижу на жопе ровно.
Я не подписывал вообще контракта. У меня даже повестки не было. Я просто не понимаю, как у них так все выходит. У меня даже в военнике нет отметок, что я где-то был. Единственная бумажка, которую мне выдали в Херсоне — временное удостоверение. Сфотографировали на телефон, распечатали и все. Это единственный документ, который подтверждает, что я там был.
У кого связи есть, тот оттуда шел. У кого нет, остался там… Но одноклассник мой, с которым нас загребли, он до сих пор служит, у него все хорошо, все замечательно… Там отец все решает. Одноклассник работает водителем на штабе, комбата возит.
Из 80 человек, с кем я был в части в Донецке, в живых осталось, может, человек шесть — и это включая меня.
